– Не надо. Там…

Хотела сказать – Славомир всех разогнал, но язык заплетался,не договорила, да и не стоило договаривать, такие дела не для речей вслух,слишком болтливые чаще всего и тревожат тех, кого тревожить не следует.

Побратим за руку отвёл меня на мостки. Холодная, вкуснаяморская вода немного меня вразумила. Я долго плескала её себе в лицо и наголову, чувствуя, что оживаю.

– Смотри, какое облако, – тихо сказал Блуд.

Я подняла глаза и вздрогнула, мало не свалившись с мостков.Я не знаю, откуда берутся подобные облака, но уж наверняка не сами собой. Ипочему я его не заметила тотчас, как вышла, я тоже не знаю. Наверное, так былонадо. А может, его тогда там и не было.

Оно косо висело немного левее того места, где спряталосьсолнце. Кто-то огромный, по пояс ушедший за небоскат, освещённый холодныммалиновым пламенем из-под земли, прощальным движением простирал ко мне исполинскуюруку, бросая через всё небо огненный меч…

Кто это был, что это было?.. Кто прощался со мной, навекуходя? Славомир?.. Или тот другой, так и не встреченный наяву?..

Несколько мгновений я могла только потрясённо смотреть.Потом… Блуд успел схватить меня поперёк тела, не то я побежала бы,оскальзываясь на гладких горбах волн, роняя впопыхах медные короваи, разбивая ордеющую тропу железные башмаки… Блуд позже рассказывал: я билась, слабея,бессвязно моля отпустить, не то, мол, не поспею… и наконец уткнулась лицом вего грудь и не то что заплакала – слёзы взорвали меня, хлынули неудержимо, какрека сквозь весенний уступчивый лёд.

Мною для Славомира не сбудется баснь о невесте, что отстоялажизнь жениху. Погиб Славомир, не успев нарушить запреты, потому что времяпеременилось. Воевода однажды окажется под берёзой и тоже погибнет, потому чтоещё властно древнее зло. И мне не найти Того, кого я всегда жду, потому что ниодна баснь ещё не сбылась. Басни складывают не про то, что было когда-то. Людивыдумывают их и тотчас же радостно забывают, что сами всё выдумали. Ибо каквыдержать жизнь, как не сойдя с ума принимать рану за раной, если не знать –было!.. не со мной, с кем-то, когда-то, всего один раз – но было, было жечудо!..

Побратим терпеливо ждал, пока я выплачусь. Кто-кто, а онхорошо знал – в одиночестве нельзя заглядывать в темноту…

В начальное лето, когда строился Нетадун, избрали поляну вближнем лесу, на путях – возле дороги, проложенной из деревни. С поляны быловидать, как уходило вечером солнце, падало в море, ветер нёс ропотливый голосприбоя и зов кружившихся птиц. И от снега до снега не было переводу весёлым,пёстрым цветам. Доброе место!

В начальное лето вождь сам раздвинул колом цветущие травы ивычертил ровный круг, кладя меру кургану. Здесь прорастёт корень, что свяжетдружину с этой землёй. Пока нет могил, нет и милостивой души, хранящей живых.Оттого-то, устраиваясь в новых пределах, всегда перво-наперво уряжают смертноежильё ещё не умершим. Оттого первое погребение чтят, пока не иссякнет окресьлюдское дыхание, пока вновь не начнут умирать внуки не там, где умерли деды. Ипрочней прочного ладят последние обиталища: чтобы новый, беспамятный человек,склонный винить чужих мертвецов в засухе и безрыбье, не вдруг сумел осквернить…

Воевода строил крепость надолго. Под стать ей возвысился икурган. Его обложили по низу гранитными валунами, как жертвенник. Гибель воина– всегда жертва Перуну, их рота длится и после смерти, как в жизни. Три годакурган простоял пустым, чая жильца. Мстивой Ломаный берёг побратимов и никогдане ввязывался в сражения, если возмогал обойтись, если хватало его имени иСоколиного Знамени на парусе корабля… или шёл сам, как тогда в нашей деревне.Одни хвалили его за это, другие наоборот: с таким, мол, вождём не налезешьистинной славы, не явишь воинского умения. Мне сказывали о троих молодцах, чтотак и ушли недовольными: за целое лето походов не выдалось им окровавить мечей.Хотела бы я взглянуть на них, не в меру драчливых. Да попытать, сумел бы любойхоть меня, ничтожнейшую в дружине, сломать один на один. А паче бы постоялисегодня возле костра, приготовленного не для кого-нибудь – для брата вождя…

Пустой курган был ещё не вполне по виду курганом, простойнасыпью в рост человека. На её-то плоской, травой поросшей вершине построилидомовину: двускатный маленький домик с дощатыми лёгкими стенами, приподнятый наугловых пеньках, чтоб лучше горел. Покрыли белой берёстой. Обложат соломой ихворостом, уронят искру огня – выше сосен взовьётся невыносимое, последнеепламя…

Датчане разглядывали забрало крепости и всё угадывали, накотором столбе повиснет чья голова. Самый высокий без разговоров отвели вождюАсгейру. Другие столбы запальчиво делили между собой. Потом вспоминали, из-зачего спор, и вновь хохотали. Их ни разу не покормили: ещё не хватало делитьхлеб с врагом, назначенным смерти. Они не жаловались на голод. Тем более что имы, сидевшие на берегу, так же точно постились, и в крепость никто из нас неходил.

– В Вальхалле, я слышал, всяк вечер закалывают славногокабана по имени Сэхримнир, – баял Хаук мальчишкам. – Его варят взакопчённом котле и на пиру запивают пивом и мёдом. А утром кабан снова цел иснова бежит искать желудей.

Вальхалла – это были их небеса.

Наконец, когда пришло время, их вытолкали с корабля и повели.Они сразу поняли, куда и зачем, и не было конца глумотворству над нами и надвождём.

Пепельноволосый Хаук всё шевелил за спиною надёжносвязанными руками:

– Уж так боится ваш хёвдинг, кабы мы не испортили емуторжество.

Блуд только велел ему побыстрей переставлять ноги:

– За воеводу не беспокойся, тебя-то он не боится. Лучшеприпомни, кто из тебя чуть кишки не вышиб в бою. А пут решим, ведь позабудете,кто у кого нынче в гостях.

Я тоже там шла, но не из любопытства и не потому, что хотелаещё напоследок взглянуть на красивого Хаука. Просто вождь приказал нам, кметяммолодшим, свести датчан на поляну. Я и шагала плечо в плечо с побратимом,оружная таким же копьём, вот только вряд ли я стану кого-нибудь поторапливать,как новогородец, отточенным остриём… хотя знай твердила себе, что след бы.

Я не видела, как готовили могилу для Славомира. Все эти дния редко покидала Велету и малышей. Корелинка Огой себя оказала толковой ирасторопной помощницей, но даже при ней я совсем сбилась бы с ног, если бы нежена Третьяка. До меня не сразу дошло, что они там теперь считали себя почтироднёй воеводе, а стало быть, и Велете. Мать Голубы помнить не помнила ниКоровьей Смерти, ни приготовленных для меня горячих гвоздей, была радавозиться. Ладно. Мы с Блудом не говорливы. Пускай храбрый Некрас сам болтает,если не дорога голова.

Он был здесь, Некрас, хотя и стоял, конечно, не междукметями, как ему бы хотелось, – опричь, ничей человек, ни с нашими, ни сдеревней. Голуба поглядывала на него из-за отцовской спины. Или мне такпоказалось. Очень могло быть, что и показалось, там без Некраса нашлось бы накого посмотреть. Злая весть, летящая быстро, собрала столько народу, сколько яот веку вместе не видела. Из-за озёр, из-за лесов явились хмурые парни, всюзиму ревниво ссорившиеся с варягами. Каждый точил зуб на Славомира, девичьеголюбимца, каждый жарко мечтал наставить ему синяков. Каждый пришёл ныне сподарком.